Так как Григорий умел хорошо читать и хорошо писать и потому, что в то самое время, как он пришел в хутор, казаки-старообрядцы нуждались именно в таком человеке, его наняли не в работники, а в уставщики. И служил Григорий на этой должности целых десять лет. Людей всех узнал, со всеми в дружбу вошел и со священником-старичком жил, как сын родной, тихо-мирно.

И пришло время, умер старенький священник. Собрались казаки в церковь, стали судить рядить, как быть, кого в попы выбирать. И решили все Григория просить.

Позвали его, стали говорить: - Мы тебя, вот как, до тонкости знаем, - упрашивали казаки. И попривыкли к тебе дюжа. А ты нас и вовсе знаешь, нужду нашу наскрозь видишь. Чего еще нужно нам? Ведь сколько лет живешь. Словно родной стал. Одно слово, свой человек...

Григорий и раньше еще догадывался, что его станут в попы просить, но когда сказали ему об этом, он не знал, что делать, что сказать. Ему и хотелось, и не хотелось священником быть. Как бы то ни было, дело новое, незнакомое - надо к нему привыкать, надо жизнь свою менять. И стал Григорий отказываться.

- Нет, - говорит, - вы, старики, уж лучше и не просите меня. Какой из меня поп? Молод еще батюшкой быть, вольным пожить хочу. И рад бы, - говорит, - послужить вам в деле этом, от всей души рад, только никак нельзя мне, не похож я на священника. Мне бы хозяйство вести, на это я горазд. Нет, Богом прошу, увольте, ищите кого нибудь, а я и в уставщиках пригожусь вам, мне и то довольно по силам моим...

-Кого же мы искать-то будем? закричали голоса. Кто согласится к нам Приход наш, сам знаешь, какой, малый, бедный. Чужому и прожить нельзя, а ты наш. Вспомни, кто тебе помог тогда, кто тебя из мужиков в уставщики вывел!..

-Оно бы ничего, - сказал Григорий, - слов нет. В попы, так в попы, но боязно, вот что. Немалое это дело - священником называться. За всех ведь за вас ответ перед Богом придется дать... Нет, уж вы ослобоните меня Христа ради !

-А ты не робей, Гриша! - сказал старый казак Кузьма и по привычке расправил свои седые усы, - ты не робей! Чего боязно? Мы под Карсом были, и то живы вернулись.

Дед Кузьма был кавказский служака и любил во всяком разговоре про войну вспомянуть. Он поднял руку вверх, щелкнул пальцами и громко крикнул: - Раз, два, три - заряжай и пли! Все рассмеялись. - Мы за то и выбираем тебя, - заговорил чернявый рябой казак в мундире. - Мы за то и выбираем тебя, что ты человек дюжа хороший. Уважаешь всем, помогаешь, грубого слова от тебя никто не слыхал и пить - не пьешь. А чего тут страшного? Ум в тебе есть, как и быть должно. Писание лучше всех нас знаешь, газеты даже читаешь. Не отказывайся, кум! Чего уж там... Коли ежели, первый в ноги тебе поклонюсь, - на, вот!..

И казак, действительно, нагнулся до самой земли, а за ним поклонились и все.

Григорий был человек мягкий, жалостливый. Увидев, что ему кланяются, он не выдержал и заплакал. Сжалось у него мужицкое сердце.

- Не надо, не надо, не кланяйтесь, - замахал он руками, отступая назад. - Что это вы? Ну, хорошо, хорошо, согласен, только пустите меня, пойду дома посоветуюсь...

-Не покинь нас, кум! - раздавались отдельные голоса.

Пришел Григорий домой и весь день ходил, словно больной. Только вечером подозвал жену и сказал: - Вот, что, Марьюшка. Хочешь попадьей быть? А? В попы меня зовут. - Я не... знаю, Гриша, - ответила Марьюшка. - Мне стыдно как-то, Вдруг ни с того ни с сего и... матушка, Ха, ха, ха! - рассмеялась она, - мать Марья, мать Марья, ха-ха-ха! Как же ты-то тогда звать меня станешь.

-А ты не смейся, - сказал Григорий. - Чего смеешься, дура ты этакая? Надо серьезно об этом говорить, а зубы нечего скалить.

-Да я... ничего, я... не смеюсь... Мне, как хочешь...

И всю ночь проговорили они, рассуждали все, как тогда жить станут, как родные удивятся, когда узнают. Вся деревня ахнет. «Гришка-то, Гришка-то, скажут, в попы махнул, ай, да, Гришка. Из мужиков и прямо в попы. Ну, и Григорий Михайлович! »...

Утром опять прислали за Григорием и опять, как вчера, упрашивать стали. А когда он сказал, что согласен, мол буду служить вам, поедемте, поднялся радостный шум.

-Дорогой, ты наш, батюшка! - завопила старуха одна и замолчала.

И весь народ смотрел на Григория, как на священника. И никто не удивился тому, что старушка прежде архиерея назвала его батюшкой, прежде архиерея « посвятила » его в этот сан.

Епископ в то время не в самом городе жил, а в монастыре над хутором. Когда казаки приехали к нему с своим избранником, он сказал, что про Григория и раньше слыхал и знает, что человек он хороший. Потом велел казакам ехать домой, а через две недели опять приезжать за своим новым священником. И старики уехали. А через три дня мужик Григорий был уже не просто Григорием а форменным батюшкой.

Все время до своего отъезда он жил в архиерейском доме. Учился, как службу править, как обедню служить, как кадилом кадить.

Один раз владыка позвал его в свою комнату, и зашла между ними речь о казаках и крестьянах. Архиерей был казак, тоже кавказский служака.

-Ты, Григорий, всю правду говори мне, - сказал он. - Я только правду люблю. Ты ведь теперь духовный брат мой, и чин на тебе такой же, как и на мне. Только и могу я против тебя людей в попы ставить, а все остальное, как ты, так и я...

Когда Григорий рассказал архиерею всю свою жизнь, все свои дела, все мысли, он встал, подошел к нему и поцеловал его.

-Вижу я, - сказал владыка, - что прямой ты человек, и нет в тебе ни единой лжи... Вот тебе еще испытание - возми лестовку и клади сорок поклонов земных. Бог благословит, начинай!...

Григорий посмотрел на лестовку, на архиерея и молча стал молиться, пот так и лил с него. А когда поклоны кончились, епископ опять подошел к нему, взял его за руку и сказал: - Ты прости меня, Христа-ради, не гневайся на старика. Это я не в наказание заставил тебя. У меня все так, каждый поп по сорок кладет. Он молится, а я смотрю на него, думаю, разгадываю, что он за человек такой... Иной губы кусать начнет, будто засмеяться, али обидеться хочет. Спрашивает, за что, да почему, да чем провинился и все такое прочее. А иной так же вот, как и ты, со смирением и без ропота несет данную ему заповедь и в душе своей никакого зла не имеет... То ли еще будет в жизни твоей, Григорий! Не скоро ведь кончится она, жизнь-то бренная, - всего увидишь: хорошего и дурного...

Последние слова епископ говорил в каком-то странном волнении. Потом он вдруг зашатался, покачнулся вперед и, к удивлению Григория, поклонился ему в ноги,

-Я всем так, всем так, - чуть слышно прошептал владыка, тяжело подымаясь с земли. - Я каждому так кланяюсь... Для того и живем мы на свете, чтобы примером своим людей учить. Пусть он маленький, незаметный... а ты и его приласкай, ободри, и его не гнушайся, и от него не отворачивайся. Тоже ведь образ Божий, такой же человек, брат твой... Он на тебя зло мыслит, а ты ему ласковое слово скажи, зло-то и выскочит, правду говорю. А где незлобие, там и любовь, а где любовь, там и Бог !..

Архиерей помолчал немного и сказал: - Вижу, сын мой, что будешь ты добрым пастырем, не наемником. Вижу глазами своими старческими, а глаза у старых людей далеко видят. Много я пережил, перевидал всего и знаю, у кого что на сердце есть. Другой в попы только затем и идет, чтобы батюшкой его называли, кланялись ему, сытно кормили... Думает, вся-то суть жизни в этом зиждется... Нет, Григорий, я не на то благословляю тебя. Ты на страдания или, на борьбу с неправдою за .венцом Христовым иди, хоть и больно колючий он, венец - от терновый, до крови саднит... Дети они твои теперь. Вот ты и смотри, береги их, сторожи, как бы кто не погиб, не утонул в море житейском, как бы кто не отчаялся... Ты крест - от свой выше подымай. Не думай, что его на грудь только для красы вешают... Ты не хвались им, как наградою или отличием... Помни, кого распяли на нем... Правду Божию распяли... А ты выше подымай его, чтобы все видели, чтобы и те, видели, кто во тьме ходит, кто опустился на дно, и, глядя на него, забывали бы невзгоды свои... А коли что, если не достанет силы в тебе, ко мне гряди. Я - старший брат твой, всегда советом своим помогу тебе. Одному-то трудно на свете жить, тяжело одному бороться с неправдою...

Григорий все это слушал молча. Ничего подобного он не ожидал. Его так удивила простота епископа. Ему никогда и в мыслях не представлялось, чтобы архиерей, такое лицо, и в ноги попу кланялся, целовал его, называл братом своим... И опять, как тогда, сжалось у него сердце, и опять, как тогда заплакал он слезами радости.

-Вместо отца родного будь мне, вместо отца... - всхлипывал он, закрывая свое широкое лицо.

За два дня до отъезда, Григория опять позвали к епископу.

-Ну, что, собираешься ? - спросил владыка. - Поезжай, поезжай с Богом. Только помни, что я тогда говорил тебе. А ежели письмо какое вздумаешь, прямо ко мне пиши: между нами епископами и священниками не должно быть посредников. Откровенно все говори, не бойся... А призвал я тебя вот зачем, хочу рассказать тебе повесть одну... хорошая повесть, недавно прочитал ее. Садись вон там над печкой, а я огонек вздую. Не люблю темноты, окаянный...

Владыка зажег лампочку, сел на кровать против Григория и начал рассказ свой. - Это было давно, давно... Жил на свете старец один прозорливый. И пришли к нему раз два священника. Один, вот как ты, здоровый такой, плечистый. Одежа на нем плохонькая, крестьянская, на ногах лаптишки обуты. А другой пониже, чистенький, дряхленький. Одежда белая, сапоги новые - все с иголочки... ноготки розовые... Первый и говорит: « Отче, помолись за меня, ибо аз вельми грешен есть перед Очами Его. Никогда о себе не молюсь, посты не соблюдаю, правила не держу... только и дел моих перед Ним - все о людях хлопочу, говорю им, помогаю. Имения у меня никакого нет... Скажи, старче, куда путь мой лежит - на спасение или на погибель»?

Подошел и другой священник, тоже стал каяться: « Я, говорит, авва, все заповеди исполняю и посты соблюдаю, и молюсь, часто даже ночью молюсь и правило, положенное нам иереям, не пропускаю... только одно сомнение есть в душе моей - некогда мне народ свой учить. Когда, когда придётся побывать с ними, с людьми-то. И сомнение это недавно запало в сердце мое. А прежде я так думал: Чего мне о них беспокоиться? Каждый сам за себя отвечать будет. Пусть их, как знают, так и живут. Что попросят, сделаю - окрещу, повенчаю, отпою... Всех не научишь... Вот что думал я раньше. А теперь пришел к тебе, Божий человек, открой мне, куда лежит путь мой - на спасение или на погибель? »

Ничего не ответил им старец прозорливый, велел только на другой день прийти...

Пришли они на другой день, а пустынник и говорит им: « Слушайте, дети мои, этою ночью видел я страшный сон... и вас обоих видел... Пришли вы будто бы к Богу на суд и пришли не одни, а со всеми людьми своими, и сказали Ему то, что сказали мне. И простил Он вас всех, послал в обитель светлую. И выросли, будто у вас крылья, и полетели вы... Только встречается вам на дороге река. Огонь горит, смола кипит. И нельзя будто миновать ее, уж больно велика она. И полетели вы через реку эту самую. Ты (указал старец на первого) сразу же опалил свои крылышки и падать стал, видно, грехи не пускали тебя. Падаешь, падаешь - прямо в огонь... Но не дали совсем упасть тебе. Кинулись все люди, которых учил ты при жизни своей, кинулись и вынесли тебя. Их много, а ты один, и легко им было донести тебя, опаленного, на берег райский... а там и путь кончился.

А ты (указал старец на второго) не опалил крылья свои и летел выше всех. Но люди твои, которых не учил ты при жизни своей, они по одному стали падать в смолу горящую. И разгорелось пламя сильнее прежнего. Стал ты кидаться во все стороны, стал пытаться спасти погибающих, да где уж, поздно. Нет там спасения. И не под силу тебе одному спасти их. Хотел было ты улететь, но они, опаленные, не пустили тебя. И упал ты с ними в геену огненную »...

Так сказал прозорливец и ушел в келью свою.

- Понял ли, Григорий, притчу сию? Сам видишь, как лучше. А дела много предстоит тебе. Народ все ниже падает... Развратников разных развелось бесчисленное множество... Пьянство беспросыпное... Безверие, бессилие, самоубийства частые... живут, словно скоты какие, ни о чем духовном не думают. Деньгами дышат, и деньгами душат и убивают друг друга. Шпионов всяких - и не перечесть. Да, тяжелое время досталось нам. Никто не хочет вспомнить дорогие слова - не хлебом одним будет жить человек »... Не затем мы живем, чтобы деньгу скопить, чтобы сытно поесть, чтобы больше поспать... Это звериная жизнь. Да, тяжелое время ! И ты, Григорий, не на покой иди, на войну со злом иди. Не давай ему, злу-то, людей твоих губить. А теперь, Бог благословит, поезжай домой и помни, что не в том суть, как службу править, какую ризу надевать, как по церкви ходить, а в том, как на свете с пользой для ближнего прожить. Вот в чем суть нашей жизни! ». И уехал Григорий домой.

Священник из него, действительно, вышел хороший, только недолго пришлось ему послужить с прежним епископом. Умер старый владыка, и все пошло по-новому, по-модному. Архиерей, которому поручили епархию, разослал всем попам строгую бумагу, чтобы никто - ни мирянин, ни священники не смели ничего писать прямо ему, а чтобы писали и посылали все через благочинного. Приказал также, чтобы люди выбирали себе попов не тех, кого им хочется, а тех, кого благочинный укажет и кого он, архиерей признает достойным. Много и другого ввел новый архиерей. И всем стало видно, что владыка хочет переделать все по своему, как ему выгодней. А так как архиерей этот жил в самом большом городе и имел самую большую епархию, то и другие епископы, глядя па него, стали делать то же, что и он. И загордился новый архиерей. Задумал взять в свои руки всю власть, а себя назвать самым высоким чином. А чтобы скорей добиться этого, он разными средствами стал выживать тех, кто шел против него. Собирал соборы, судил, разбирал, осуждал... И пошла через это новая жизнь... Модная, роскошная... Все заблестело золотом... Приедет епископ в приход и старается убранством своим внушить людям почтение к себе. А для того, чтобы угодить старикам, скажет проповедь о вреде брадобрития, о не почитании старших младшими, о власти епископа, о том, как должны бояться его, во всем слушаться... И не стало на свете прежнего церковного духа, свободного, многообразного, сильного. Шаг за шагом скрывался он, перерождался в новые формы, шел все дальше и дальше вперед по ложному пути, по торной дорожке вслед за другими казенными религиями. И некому стало защищать свободных людей, некому вырвать их из железных когтей грядущего духовного самодержавия.

Где же вы, сильные?!