Печатный аналог: Бродников А. А. Побег Звероула. Из истории русско-тунгусских отношений на Илимском волоке. // Актуальные проблемы социально-политической истории Сибири (XVII–XX вв.): Бахрушинские чтения 1998 г.; Межвуз. сб. науч. тр. / Под ред. В. И. Шишкина; Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2001 C. 39–48.

«В Усть-Илимском зимовье окнами в служилых людей стреляют, из-под зимовья карбас увели. Впредь с ними без аманатов быть невозможно: люди самовольные и много их… и с аманатами бы прибыль была немалая», — так писал с Илимского волока енисейскому воеводе Никифору Логиновичу Веревкину атаман Осип Галкин осенью 1639 г., характеризуя отношения русских служилых, промышленных и торговых людей с многочисленными родовыми группами тунгусов, кочевавших от Ангары до устья р. Киренги, правого притока Лены [1].

Институт аманатства, известный еще со времен монголо-татарского завоевания [2], достаточно активно применялся в Сибири русскими служилыми людьми, прежде всего в тех районах, где коренное население ранее не было знакомо с какой-либо зависимостью и достаточно активно сопротивлялось попыткам отрядов казаков обложить его ясаком. Особенно эффективным захват аманатов показал себя при объясачивании тунгусов, племена которых проживали практически по всей территории Восточной Сибири [3].

Обширные таежные пространства создавали для служилых людей серьезную проблему при поиске потенциальных плательщиков ясака — даже не стремившиеся от них скрываться родовые группы тунгусов, в силу своего бродяче-кочевого образа жизни, могли уходить на значительные расстояния. Захват аманатов в такой ситуации, среди которых были, как правило, ближайшие родственники князцов, а порой и сами князцы, позволял получить определенную гарантию того, что откочевавшие сородичи будут периодически возвращаться к месту пребывания аманата и уплачивать определенное количество пушнины.

Объясачив в середине 20-х гг. XVII в. проживавших на Средней Ангаре и в низовьях Илима шамагиров, отряды ясачных сборщиков сразу стали продвигаться вверх по Илиму, собирая ясак с других родовых групп. Первым собрать ясак с илимских тунгусов-налягов (налягиров) удалось енисейскому атаману Максиму Перфирьеву во время похода 1627/1628 гг. с князцов Кинеги, Балея и Курябыля [4]. Через год, когда с этих мест собирал ясак енисейский же стрелецкий сотник Петр Бекетов, наляги князцов Кинеги и Балея (Абалея) упоминались уже среди основной группы ясачных волостей [5].

Начавшиеся с 1628 г. походы енисейских служилых людей на р. Лену через Илимский волок, который первые 10–15 лет назывался Ленским волоком, очень быстро превратили его из отдаленной ясачной землицы в стратегически важный район, соединявший водные системы Енисея и Лены. Уже в 1630 г. енисейский атаман Иван Галкин посчитал целесообразным поставить на р. Илим зимовье, которое в течение нескольких лет разрослось до размеров острога с наличием на его территории строений, присущих военно-административным центрам: съезжей и караульной изб, таможни и т. п. и стало перевалочной базой для продвигавшихся в бассейн Лены служилых, промышленных и торговых людей.

Попытки определить место расположения Илимского острога в устье р. Илим выглядят безосновательными [6], так как путь от Енисейского острога до Илимского лежал вверх по Енисею, Верхней Тунгуске (Ангаре) и Илиму [7]. Приказные люди во время зимовки на волоке отправляли из Илимского острожка ясачных сборщиков не только на р. Лену, Куту и Киренгу, но и в устье Илима [8]. Да и на картах историков, как XVII в., так и современных, Илимский острог обозначается достаточно далеко от устья р. Илим [9]. Упоминание О. Галкиным Усть-Илимского зимовья, где тунгусы могли стрелять по служилым людям в окна отнюдь не является прямым или даже косвенным свидетельством расположения Илимского острожка в устье одноименной реки: вероятнее всего, речь идет о каком-то ином населенном пункте, возможно, построенном еще служилыми людьми Якова Хрипунова во время «серебряной» экспедиции 1629 г. [10] Подтверждением этой версии является одновременная зимовка в 1630–1631 гг. отрядов двух енисейских атаманов на Илиме: И. Галкина в устье р. Идирмы, где он достраивал возведенное двумя годами ранее В. Бугром зимовье до острожка («зделал городком, башню поставил») [11], и М. Перфирьева, посланного ставить острог «под братскими улусами», но вынужденного зимовать в Илимском острожке под порогом [12]. Галкин жаловался енисейскому воеводе С. Шаховскому, что ясак с тунгусов на р. Туба в низовьях Илима взяли люди Максима, в то время как в прежние годы с того района брали ясак илимские сборщики [13].

С конца 20-х гг. XVII в. книги ясачного сбора Енисейского острога постоянно упоминают тунгусов-налягов, проживавших по Илиму выше волока и по Лене выше устья р. Куты [14]. Тем не менее несмотря на, казалось бы, регулярный сбор ясака с этого района, лежавшие за волоком волости не только продолжали оставаться неокладными, но и требовали к себе пристального внимания со стороны енисейских приказных людей: тунгусские князцы вели себя достаточно независимо и, выплачивая ясак, одновременно занимались грабежом и убийством русских торговых и промышленных людей по Лене и ее притокам ниже устья р. Кут, нападая иногда и на служилых. Прибывшим в 1640 г. на Ленский волок первым якутским воеводам Петру Головину и Матвею Глебову путем изучения накопившейся в остроге документации удалось установить, что от рук тунгусов проживавших от устья Илима на Верхней Тунгуске (Ангаре) до устья Витима на Лене за 1625–1640 гг. было «побито» около 200 чел. Практически во всех случаях среди «немирных» тунгусов фигурировал род шамагирского князца Бакшенги [15].

Эти же документы и опросы служилых и промышленных людей показали, что резкое обострение ситуации произошло в 1638–1640 гг. За эти два года по Лене выше устья р. Витим было «побито» 44 чел. Во всех жалобах русских людей, касавшихся событий последних лет вместе с князцом Бакшенгой фигурировал налягирский князец Звероул.

Б. О. Долгих определяет в качестве района проживания рода князца Бакшенги (Бакшея) низовья р. Киренги, делая оговорку, что эта группа шамагиров появилась в указанной местности с конца 30-х гг. XVII в. [16] и уже весной 1638 г. Бакшенга был взят в аманаты енисейским сыном боярским Парфеном Ходыревым, находившимся на Ленском волоке по пути в Якутский острог, куда он был назначен приказчиком [17].

Позднее, когда Ходырев был в Якутском остроге, а на Ленский волок прибыли воеводы Головин и Глебов, князец Бакшенга подал челобитную, из которой следовало, что в начале 30-х гг. его род кочевал севернее, по притокам Нижней Тунгуски, сам князец два года находился в аманатах на р. Катанге [18], а ясак с его рода собирали одновременно мангазейские служилые люди («платили в те годы […] на Таз») и проходившие на Лену енисейские годовальщики [19]. Среди зимовий Мангазейского уезда Долгих не упоминает зимовья на р. Катанге. Ближайшим к этой реке являлось Тетерское зимовье у места слияния р. Катанги и Тэтэрэ, но в числе ясачных тунгусов этого зимовья шамагиры не упоминаются. Таким образом, возможным местом уплаты ясака мангазейским ясачным сборщикам остается Усть-Непское зимовье (левый приток Нижней Тунгуски), где шамагиры действительно платили ясак в 1630 и 1633 гг. Разрыв в годах может быть результатом неточности в датировке. Эта версия подкрепляется и территориальной близостью Усть-Непского зимовья к Лене, если вспомнить, что в начале 30-х гг. род Бакшенги давал ясак одновременно мангазейским и енисейским служилым людям, которые вряд ли уходили далеко в сторону от основного пути в Ленский острог, и миграцией этой группы шамагиров в низовья Киренги несколько лет спустя [20].

После Бакшенги в аманатах «сидел» его брат Нарымка, а ясак в течение этого периода с их рода собирали енисейские сборщики. Из челобитной князца следует и то, что поводом для его захвата Ходыревым во время очередного сбора ясака явились обнаруженные у него на стойбище две якутки, которые ранее были у промышленного человека Василия Пинежанина. Судьба самого Василия не известна, но, надо полагать, повод для разбирательства у сына боярского был. Оказавшись не просто захваченным и доставленным в Илимский острожек, но и закованным «в железа», Бакшенга пребывал в таком состоянии почти полтора года. И только дождавшись приезда на Ленский волок якутских воевод, он обратился с челобитьем о своей невиновности.

В качестве подтверждения дружеских отношений со служилыми людьми шамагирский князец указал на то, что «в прошлых годех» он совместно с енисейским казачьим пятидесятником Семейкой Исаевым Серебряником захватил вышедшего к Лене («на дороге край великой реки Лены») неясачного киндигирского мужика, с рода которого удалось взять в качестве ясака в Олекминский острожек пятьдесят соболей. Заверив воевод в своей лояльности, в том, что он и впредь «государю радеет и непослушников тунгусов свою братью под государеву руку призывает и сыскивает», Бакшенга указал и на противника служилых людей — киндигирского мужика Доченея, уже несколько лет грабившего и побивавшего служилых и промышленных людей по р. Маме (левый приток Витима) и периодически неожиданно выходившего для этих целей на Лену по притокам. «Да тот же Доченей приходит на великую реку Лену сторонные реки с родом своим воровски и ворует — служилых людей и торговых и промышленных и покрученников побивает», — сообщал Бакшенга в своей отписке [21]. Но, по мнению пострадавших, нападения на них совершали именно люди Бакшенги. Указав на то, что Доченей не является его единоплеменником («не нашего роду») и создает проблемы не только русским людям, но и ему, князец просил произвести сыск о его, Бакшенгине, воровстве, расспросив служилых людей, собиравших ясак в предшествовавшие его захвату годы, и защитить его род от Доченеева «воровства».

Продолжая разбираться с ситуацией путем опроса служилых людей, воеводы выяснили, что если Бакшенга все прошедшие годы платил ясак и значительную часть времени провел в аманатах, что вызывало некоторое сомнение в возможной организации им каких-либо незаконных действий, то князец Звероул действительно принимал самое активное участие в нападении на русских людей [22]. Утвердившись в своем мнении, воеводы 30 октября 1640 г. принимают решение отправить отряд служилых людей на р. Куту для сбора ясака и возможного захвата самых опасных тунгусов, и прежде всего князца Звероула.

Пока готовилась наказная память и формировалась команда ясачных сборщиков, к воеводам обратился за помощью молодой шаман Нириукол, брат Белкоча, князца верхнекутских ясачных тунгусов-шамагиров. Нириукол пришел на Ленский волок 20 ноября и сообщил, что прошедшим летом его род во время пребывания на устье р. Куты подвергся нападению со стороны налягов князца Звероула и верхоленских тунгусов. Долгих выделяет родовую группу Звероула как достаточно автономную от остальной части налягиров, с собственным названием ладагиров [23]. Поэтому вполне естественным выглядит деление шамагирами своих противников на верхоленских и «князца Звероула». В результате нападения был убит их брат, Нириукола и Белкоча, князец Чалкич и еще один предводитель — «лучший тунгус ясачный человек». Шаман просил воевод отправить с ним в поход на Звероула «войною» 50 чел. из числа служилых людей, мотивируя это необходимостью обороны. Если же поход закончится безрезультатно и Звероул уйдет, то он будет довольствоваться захватом жены и детей противника [24].

Выяснив, что князец Звероул находится неподалеку, на следующий день отряд служилых людей численностью в 11 чел. вышел на поиски противника. Имея в своем распоряжении более трехсот человек, воеводы сочли возможным выделить на поимку опасного князца только такое количество служилых людей. Надо полагать, что остальные казаки были задействованы на перевозке через волок припасов для ленской службы и на строительстве судов для навигации следующего сезона. Через несколько дней шестеро из них вернулись в Илимский острог, доставив с низовьев р. Куты собранный с налягиров ясак (148 соболей ясака «да государевых поминков восемь соболей») и князца Звероула. Остальные пятеро пошли вверх по реке продолжать ясачный сбор [25].

Воеводы велели доставленного князца поместить в караульную избу с соответствующей охраной и надеть на него кандалы («отдать на караул и держать в железах»). Для контроля над содержанием пленника был назначен целовальник Стенька Борисов, которому вменялось в обязанность надзирать над охранявшими Звероула казаками, контролировать состояние оков и ключ от них держать у себя [26]. Вскоре, 4 декабря, в острог пришли шаман Нириулко с женой и сыном Звероула. Нириулко в присутствии свидетелей объявил воеводам, что он со Звероулом помирился, так как за своего убитого брата получил от противника компенсацию в виде двух женщин («взял головщины две жонки») и претензий к своему противнику больше не имеет [27].

В тот же день в Илимский острожек вернулись остальные ясачные сборщики и сообщили, что сразу после захвата Звероула его сородичи хотели идти на Ленский волок, собрав на подарки воеводам и дьяку 90 соболей. Возглавлявший группу казаков Иван Завьялов опечатал мешок с этой пушниной своей печатью, и жена Звероула с сыном Минчаком отправились в острожек. Однако по дороге к волоку им навстречу попался служилый человек Устинка Панков, который также был послан на поиск Звероула, но вверх по Илиму. Панков вскрыл мешок и забрал себе 15 соболей в качестве компенсации за потраченное на розыск князца время — «за хоженое». На печать он не обратил внимания, заявив, что она «зырянская», т. е. промышленного человека, действовавшего «воровски», а не по государеву указу и не являвшегося представителем власти. Обескураженные тунгусы с половины пути вернулись к стойбищу. Спустя некоторое время они сделали еще одну попытку обратиться к воеводам, собрав им для подарков бобров. На этот раз по пути к волоку им повстречался промышленный человек Самсонка Волокжанин, который сказал, что Звероула повесили и казаки расстреляли его из пищалей [28]. Таким образом, попытки родственников помочь Звероулу были пресечены произволом служилого человека и обманом промысловика.

Но Звероул и сам искал выход из сложившейся для него неблагополучной ситуации: поздно вечером 28 декабря 1640 г. ему удалось бежать из-под стражи. Как сказано в источнике, «в ночи в десятом часу с караула из караульной избы […] аманат Звероул ушел» [29]. Охранявшие Звероула служилые люди Гришка Сабачка, Офонька Винокуров и Пашка Иванов Метафья (который «караулил» за Олешку Самсыгина «без найму», т. е. по какой-то причине поменялся с ним очередью на выполнение служебной обязанности) на следствии сообщили следующее. Метафья на аманата «железа накладывал» и замыкал, а Винокуров закреплял их основательно («догнетал»). Целовальник С. Борисов, вопреки требованиям, на этот раз надежность крепления оков не проверял («в вечеру на аманате железа не осматривал»), а ключ оставил в караульном помещении. После чего на двор со Звероулом выходил Г. Сабачка. Как говорил незадачливый караульный, подождав на дворе пленника достаточно долго («многое время»), он пошел погреться в избу «на час», а когда вышел, Звероул внезапно нанес своему охраннику удар оковами и бежал — «ударил иво шубою (?) и железом в груди и бежал за реку» [30].

Подняв по тревоге гарнизон (из имевшихся в распоряжении Головина и Глебова было 300 чел. березовских и тобольских казаков и находившихся в то время на ленском волоке енисейских служилых людей в острожке на самом деле было, конечно, гораздо меньше), воеводы всех отправили за Илим, пообещав за поимку беглеца государево денежное жалованье. Меры эти явно были вызваны опасением всплеска активности со стороны тунгусов, обретавших авторитетного предводителя: «тунгусы блиско от волока», а Звероул «у них всех лутчей человек».

След Звероула за Илимом был найден достаточно быстро. Понимая, что отправлять за бежавшим аманатом весь гарнизон бессмысленно, воеводы послали небольшую группу казаков — 5 чел. во главе с пятидесятником Семейкой Родюковым, служившим в енисейском гарнизоне с середины 20-х гг., прошедшим по служебной лестнице путь от рядового стрельца и обладавшим большим опытом походов на тунгусов, в том числе и в зимних условиях [31]. Так как Родюков со своим небольшим отрядом подключился к поимке князца наспех, без подготовки к большому, возможно многодневному переходу, сразу же по его следам отправились еще 6 чел. служилых во главе с десятником Федькой Баранниковым с запасом продовольствия — «с хлебом». Той же ночью они догнали Родюкова на одном из притоков Илима р. Зырянке, где и передали «хлеб». Трое из отряда Баранникова присоединились к Родюкову, а остальные трое и один человек из первой группы преследователей вернулись 30 декабря в Илимский острожек.

Продолжив погоню, отряд Родюкова еще двое суток («два дни и две ночи») шел по следу Звероула до верховьев р. Муки (приток Илима), когда наткнулся на свежее костровище — «нашли огонь, где тот беглой тунгус ночевал». Понимая, что Звероул не мог уйти далеко, пятидесятник отправил вперед трех человек, наиболее выносливых и подвижных («лехких людей»), которые и схватили князца — «угнали его на лесу и поймали». Удивление у служилых людей вызвала полная для такого случая экипировка беглеца: он был в тунгусской собольей шубе, пимах, рукавицах и ноговицах в которых они нашли отказ (лезвие ножа без рукоятки), трут, кремень и огниво; была у Звероула и войлочная подстилка для сна на снегу («постеля»). Все это свидетельствовало о спланированности побега [32].

2 января 1641 г. пятидесятник Родюков со своими людьми вернулся на волок, доставив в съезжую избу бежавшего князца [33]. Проведенный сыск показал, что все необходимое для побега Звероулу передали жена и сын во время доставки продуктов: в караульную избу они приносили ему мясо. Шуба была передана с согласия караульных. А не полностью замкнутые оковы оказались тем редким случаем, которым аманат умело воспользовался.

На следующий день воеводы выполнили свое обещание: за поимку беглеца из неокладных денег (т. е. сверх полагавшегося денежного годового жалованья) Родюков получил 4 рубля, а остальные шестеро участников преследования Звероула — от 3 до 1 рубля в зависимости от личного вклада в его поимке.

Еще через день, 4 января, были наказаны виновники побега: караульные и целовальник подвергнуты пытке, а подьячий Семен Абрамов, в ведении которого находились аманаты и который должен был контролировать выполнение всех условий их содержания, за то, что в тот день не отдал обязательный приказ целовальнику проверить «железа», был бит кнутом «нещадно» [34].

Заслуживает внимания еще один факт. Енисейский казак Якушко Нужа 8 января, находясь в караульном помещении, начал корить Звероула за побег: «Тебя воеводы кормили, вино давали, а ты побежал». Не давая каких-либо объяснений, князец ударил Якушку кулаком по щеке [35].

Этот небольшой эпизод из истории взаимоотношений русских людей и тунгусов достаточно наглядно демонстрирует сложность и противоречивость этих взаимоотношений. В единый клубок сплетаются не только интересы служилых людей, как представителей российской государственности, и аборигенного населения конкретного района, но и межплеменные и межродовые отношения тунгусов, бывшие для русских далеко не всегда понятными. Являвшиеся для тунгусов вполне нормальными и обыденными нападения с целью захвата имущества на всех, кто был иного рода или не представлял интереса как союзник, вызывали у русских ощущение полного хаоса. А способность тунгусов преодолевать в тайге достаточно большие расстояния за сравнительно короткие промежутки времени создавала видимость их вездесущности. Выбранная служилыми людьми тактика «замирения» тунгусов путем захвата наиболее авторитетных и воинственных князцов была в целом верной, но часто давала сбои по причине откровенно корыстных действий промышленных людей и определенной доли беспечности самих служилых, по крайней мере той их части, которая еще не имела достаточного опыта взаимоотношений с аборигенами Восточной Сибири, как, например, большинство служилых людей из отряда первых якутских воевод.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. СПбф ИРИ РАН, ф. 160, оп. 1, д. 15, л. 1.
2. Бахрушин С. В. Очерки по истории Красноярского уезда в XVII в. // Науч. тр. М., 1959. Т. IV. C. 47.
3. Бахрушин С. В. Ясак в Сибири в XVII в. // Науч. тр. М., 1955. Т. III, ч. 2. C. 49–85.
4. СПбф АРАН, ф. 21, оп. 4, д. 22, № 38, л. 44–44об.; Окладников А. П. Очерки из истории западных бурят-монголов. Л., 1937. C. 34.
5. РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 12, л. 438–469; Окладников А. П. Указ. соч. C. 30.
6. См.: Резун Д. Я., Васильевский Р. С. Летопись сибирских городов. Новосибирск, 1989. C. 149.
7. Спасский Г. Н. Список с чертежа Сибирской земли, заимствованный из рукописного сборника XVII в. и объясненный примечаниями. М., 1849. C. 7; Чертежная книга Сибири, составленная тобольским сыном боярским Семеном Ремезовым в 1701 году. СПб., 1882. C. 16.
8. СПбф АРАН, ф. 21, оп. 4, д. 22, № 2, л. 2; СПбф ИРИ РАН, ф. 160, оп. 1, д. 4, л. 2–3.
9. См.: Долгих Б. О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII веке. М., 1960. C. 18; Избрант Идес и Адам Бранд. Записки о русском посольстве в Китай (1692–1695). М., 1967, (карта-вклейка); Артемьев А. Р. Города и остроги Забайкалья и Приамурья во второй половине XVII–XVIII вв. Владивосток, 1999. C. 215.
10. См.: Окладников А. П. Указ. соч. C. 49.
11. СПбф АРАН, ф. 21, оп. 4, д. 22, № 39, л. 48об.
12. СПбф АРАН, ф. 21, оп. 4, д. 22, № 34, л. 33об.
13. СПбф АРАН, ф. 21, оп. 4, д. 22, № 42, л. 55–55об.
14. СПбф АРАН, ф. 21, оп. 4, д. 22, № 18, л. 11об.–12; № 24, л. 17об.; № 25, л. 20; № 38, л. 44об.
15. СПбф ИРИ РАН, ф. 160, оп. 1, д. 15, л. 2–15.
16. Долгих Б. О. Указ. соч. C. 278.
17. Б. О. Долгих датирует захват Бакшенги в аманаты П. Ходыревым 1639 г., не ссылаясь при этом на источник. См.: Долгих Б. О. Указ. соч. C. 278.
18. Ниже места впадения в нее р. Тэтэрэ носит название Подкаменной Тунгуски.
19. Челобитная Бакшенги, см.: СПбф ИРИ РАН, ф. 160, оп. 1, д. 15, л. 16–19.
20. См.: Долгих Б. О. Указ. соч. C. 121–123, 173, 168.
21. СПбф ИРИ РАН, ф. 160, оп. 1, д. 15, л. 18.
22. Там же, л. 25.
23. Долгих Б. О. Указ. соч. C. 279.
24. СПбф ИРИ РАН, ф. 160, оп. 1, д. 15, л. 28.
25. Там же, л. 29.
26. Там же, л. 30.
27. Там же, л. 31.
28. Там же, л. 32–35.
29. Там же, л. 36.
30. Там же, л. 37.
31. Там же, л. 38.
32. Там же, л. 41, 43, 48.
33. Там же, л. 39.
34. Там же, л. 47.
35. Там же, л. 49.